Щербина, Ф.А. Собрание сочинений в 6 т. Т. 3: Пережитое, передуманное и осуществленное : в 4 т. – Т. 3 / Ф. А. Щербина ; [сост., науч. ред., вступ. ст. В.К. Чумаченко]. – Краснодар : Книга, 2013. – 448 с. : ил.
Краевым фондом памяти Ф.А. Щербины издан 3-й том его воспоминаний «Пережитое, передуманное и осуществлённое». Издание тиражом в 2 тыс. экземпляров вновь осуществлено при поддержке фонда Олега Дерипаски «Вольное Дело» в рамках программы «Историко-культурное наследие Кубани». Научный редактор издания Чумаченко В.К. пишет: «Третий том воспоминаний Ф.А. Щербины вновь переносит нас на Кубань, в историческую Черноморию. В создании сельскохозяйственной артели согласились принять участие, помимо Ф. Щербины, еще четверо семинаристов: Яков и Григорий Попко, Кирилл Грачев и Василий Архангельский, покинувшие ради этого последний курс Кавказской духовной семинарии. Местом эксперимента, призванного потрясти государственные основы, выбрали станицу Бриньковскую, где служил дьяком отец К. Грачева. Работая в артели, Федор Андреевич освоил все сельскохозяйственные премудрости: считался лучшим косцом («водил перед») и был отличным плугатырем».
Особый интерес, безусловно, 3-й том воспоминаний представит для жителей современной Бриньковской – ведь все герои книги взяты из жизни и действуют под настоящими именами. Станица Бриньковская принадлежала к числу самых глухих и слабо затронутых культурным влиянием извне станиц, несмотря на очень благоприятные естественноисторические условия: обширный Бриньковский лиман, самая мощная степная река – Бейсуг, «князь степных вод» в переводе с татарского языка, обширная плодородная степь.
«Бриньковское население не сразу обратило на нас должное внимание, — пишет Ф.Щербина. – И сам Свиридонович подумал, что к отцу Петру приехали знакомые – «скубенти», которые поживут-поживут и уедут к себе. Но позже, когда узнали тайну немецкого плуга, их признали людьми не легкомысленными, а полезными для станицы и в некоторой степени даже своими, так как по происхождению мы были свои, казаки».
Казаки, как и Свиридонович, не видели в ассоциации примера для подражания. Свиридонович высказался так: «Мени це дило не з руки. У мене маеться своя «сацияция» — два сына, дви невистки та я з старою, велика симья. У нас все добро налажено и як по маслу иде. Якои ж трэба нам ще «сацияции?. Може оно у вас и выйде, так тильки тоди и вы скажете «гоп!», як воно у вас выскоче!»
«В течение первой недели мы возились с распашкой целины – пять дней ушло на пахоту, а шестой – на посадку семян на баштане и на посев проса и льна. Затем, во всё остальное время, работы производились в две смены: двое пахали мягкие земли немецким плугом, а двое скородили вспаханную землю и сеяли; они же вели кухню – готовили обед, а завтра, полдник и ужин мы устраивали все сообща. Во время дождливых дней они, по выражению Ф.Щербины, «кейфовали»: спали, читали, вели разговоры»
Может быть, описания трудовых будней ассоциации покажется кому-то излишне подробным и детализированным. Но автор, предвидя это, пишет: «Вся жизнь слагалась из подобных мелочей, и кардинальный для земледельца вопрос о реализации продуктов его трудового года на торговых рынках так был опутан разного рода мелочами, как паутиной».
Многим читателям могут показаться интересными описания разных людей и характеров казаков. Васька Орлов, однокурсник по Кавказской духовной семинарии, высказывает своё мнение: «Черноморцы ваши – люди иного сорта, люди умные, сметливые и, как хохлы, себе на уме. Я нарочито останавливался в некоторых станицах, чтобы присмотреться к ним. Коли ты чужой для них человек, лишнего слова у черноморца из зубов не вырвешь. стоит он, молчит, на тебя смотрит, а глазами, как аршином, с головы до ног меряет… Я ближе сошёлся с ними, чем с линейцами, хотя и плохо понимал их язык. Они мне очень понравились… Не навязчивы, не заносчивы, знают себе цену и умеют других ценить, а когда столкнёшься с ними на деле, лучших приятелей и не найдёшь».
Вообще Фёдор Андреевич высоко ценил роль дружбы в своей ассоциации. «Наши отношения всегда были дружественны. Я ценил в товарище (Вася) его честность, безукоризненное отношение к обязанностям, работоспособность и активное проявление её, несмотря на его невоздержанность в языке, некоторую долю самомнения и другие мелкие грешки. Нас обоих, несомненно, ещё более сблизила болезнь. Я чувствовал признательность к нему за его сердечные отношения ко мне и заботливость, а он стал сдержаннее, уступчивее и доверчивее».
Как известно, казачество издавна привержены православной вере. Но наряду с этим, процветало суеверие. Щербина некоторое время обучал детей зажиточного казака Григория Львовича Миргородского. И вот однажды в понедельник Григорий Львович запретил заниматься с детьми. «Сёгодня не слид бы займатысь им книжками та ученням. – Чого? – вырвался у меня вопрос. – Хиба ж вы забулы, що сёгодня понедилок? – спросил он меня. – Ни, нэ забув, — ответил я, не понимая, к чему клонил своё замечание казачий патриарх. – Понедилок – важкый дэнь, — пояснил он».
Несмотря на это, Фёдор Щербина отметил у казачьих детей интерес и внимание к книжной премудрости. У них на всё было своё мнение. «Когда по русской грамматике шёл урок о падежах, то один из учеников, услышав слово «падеж», с оживлением спросил у меня: «Хиба в граматыци слова так дохнуть, як у нас скот?». Когда же я объяснил ученику, что в грамматике падежами называют изменения слова в конце слова, то он огорошил меня вопросом: «Нащо ж учении люды ввели в грамматику такэ поганэ слово?».
Интересны описания казачьего быта и методов хозяйствования. «Доили на хуторе коров таким же варварским способом, как и всюду по Черномории. Из особого помещения выпускали телят, которые быстро по мычанию матерей находили их. Телят подпускали к соскам матерей для вызова в сосках молока и жестоко деревянными отбывачами мили их по мордочкам, когда они пытались полакомиться материнских молоком при работе доильщицы».
Всем своим трудом бывшие семинаристы хотели показать возможность коренного переустройства земледельческого хозяйства, всей экономики в жизни трудового народа. Всей своей жизнью Ф.Щербина доказывал, что думающему человеку, радеющему за судьбы своих земляков, невозможно просто прожить для себя. Он размышлял и над отрицательными явлениями, и над тем, почему же при всём своём трудолюбии народ живёт плохо и трудно, и над тем, какую роль играет воспитание в жизни людей. «В своей долголетней жизненной практике я неоднократно останавливался на воспитательном значении трёх стихий – материнской любви, материнского языка и общекультурных условий – при развитии и формировании отельных личностей»
Рано задумался Ф.Щербина и о вреде пьянства. «Особенно недопустимым казалось мне свободное, как бы гарантируемое законом, потребление спиртных напитков на разного рода торжествах и праздниках, в которых наряду с обыкновенной публикой принимали участие духовные лица и представители власти». «Мой первый опыт в печати по вопросу об алкоголизме как источнике гражданских безобразий и преступных деяний убедил меня в полной моей пригодности для научных и литературных работ в народническом духе».
Обнадеживающие результаты первого года работы убедили реформаторов в правильности своего предприятия, однако на второй год их преследовали сплошные неудачи. Год выдался неурожайным, сено сгорело, а вентеря для рыбной ловли порезали конкуренты. Но самое главное: станичники, в принципе хорошо относившиеся к трудолюбивым артельщикам, отказались последовать их примеру коллективного труда, а значит, и главная цель начинания не была достигнута. Решено было на время прекратить эксперимент, а для начала поучиться в Петровской земледельческой академии, куда первыми должны были отправиться Ф. Щербина и Г. Попко.
Для учебы в Москве нужны были средства, а денег хватало только на дорогу. Фёдор Андреевич нанимается репетитором в семью богатого скотопромышленника Миргородского. Но истинным подспорьем в осуществлении мечты об учебе в высшем учебном заведении стала войсковая стипендия, выделенная атаманом М.А. Цакни. Она была честно заработана первой литературной публикацией Ф.А. Щербины в газете «Кубанские областные ведомости». В 1872 году в ней была опубликована его статья «Из станицы (Общественные кабаки)», в которой предлагалось вместо частных кабаков устроить общественные питейные заведения под контролем властей, с тем чтобы полученные доходы отчислялись в общественный капитал. Статья понравилась редактору газеты М. Гегидзе, который похлопотал за автора перед атаманом. Тот принял у себя семинариста, подробно расспросил о его желании учиться в Петровско-Разумовской академии, об интересовавших его науках и благословил на поездку в Москву.
Первый литературный успех и внимание областных властей резко переменили отношение к нему в родной станице. Многие считали, что после окончания курса наук Федора произведут прямо в чин сотника, минуя чины урядника и хорунжего, как это нередко случалось с лицами, получившими высшее образование в столицах. Но его самого волновали не служебные перспективы, а мысль о том, что он «будет служить народу в области его духовных нужд и связанных с ними материальных потребностей». Он твердо решил для себя не уходить с того пути, по которому шел уже «несколько юношеских лет, как народник, долженствующий честно служить трудовому народу».
Уезжая в Москву, Федор Андреевич увозил с собой многочисленные записи, заметки, извлечения из официальных документов, собранные им за два с половиной года работы на Кубани. Впоследствии они пригодились при написании его первых книг «Очерки южнорусских артелей и общинно-артельных форм» и «Земельная община Кубанских казаков», а также статей, опубликованных в ряде газет и журналов.
Проводы будущего студента вылились в настоящий апофеоз его «морального единения» со станичниками. Поскольку уезжать надо было до ранних петухов, отъезд отмечали накануне. Народу пришло множество. По обычаю принятой в таких случаях складчины знакомые и соседи несли пирожки с потрибкою, творогом, яблоками и вишней, колбасы и свежее свиное сало, горшочки с коровьим маслом и сметаной, жареных куриц и цыплят, а двоюродная сестра Марфа притащила целого жареного поросенка. Каждый участвующий в приношении передавал его хозяйке дома со словами «на дорогу». Все вдоволь ели и пили, поздравляя Федора с «наградой», каковой казалось им поездка на учебу. Он понимал всю неоднозначность их взглядов на его успех у начальства, но искренность сказанных земляками слов трогала и ободряла казака перед дальней дорогой.
«В то же время и природа как бы поощрительно отнеслась к нам, ярким светом приветствуя наше самостоятельное вступление в жизнь. Всходило солнце, и его льющие свет лучи красиво заблестели на крестах и куполах возвышавшегося высоко над городом кафедрального собора». Вот так поэтично описывает автор свою дорогу в дальнейшую нашу жизнь, в которую он и его друзья отправлялись убеждёнными народниками.
Тимошина Т.И., зав сектором краеведческой библиографии Каневской МЦБ
|
